«Золотую пальмовую ветвь» и приз за режиссуру Каннского фестиваля 2003 года принесла Гасу Ван Сэнту («Мой личный штат Айдахо»), который с фильмом «Джерри» явно обрел второе дыхание, хроника одного дня из жизни средней школы, закончившаяся бессмысленным расстрелом. Десятки миллионов, которые добыл Ван Сэнту «Умница Уилл Хантинг», он тратит на кино, которое всегда мечтал снимать. Как настоящий террорист и структуралист, он разрушает кинограмматику, чтобы освободить кино от диктатуры киноязыка. Как мужчина, оставшийся сердцем 16-летним, прислушивается камерой, как фонендоскопом, к сердцебиению подростков. Наблюдает их нежность, их глупость и их агрессию с уважительным вниманием зоолога, изучающего жестокую жизнь львиной стаи.
Триллер, Драма, Криминальный |
18+ |
Гас Ван Сэнт |
29 августа 2003 |
1 час 22 минуты |
Двое не слишком популярных в своем десятом классе американских школьников купили через Интернет винтовки, пули и гранаты, в один ничем не примечательный учебный день пошли в родную школу и разрядили обоймы в однокашников и учителей. 13 человек погибли. Все знают о Колумбайн. Документалисту Майклу Муру, взявшему в этом году «Золотую пальмовую ветвь» Канн, это происшествие дало повод для гневной кинопровокации «Боулинг для Колумбины» — про язвы американского общества. Гас Ван Сэнт, получивший за вольную экранизацию случая в Колумбайн — фильм «Слон», о котором мы бишь, — каннскую «Пальму» год назад, использовал его как предлог для элегии на неэлегичную в принципе тему «… подкрался незаметно». Его отстраненная зарисовка из жизни школы, заканчивающаяся пальбой, стоит перед глазами много дольше, чем муровская богато аргументированная проповедь.
«Слон» — штучка деликатная; ее зрительский потенциал выше предыдущего вансэнтовского «Джерри», где двое пацанов просто шли полтора часа по пустыне, пока один не умирал от жажды, а второго не подбирала попутка, лишь оттого, что в финале «Слона» есть несколько убийств из огнестрельного оружия, а посредине — сцена мальчишеского секса, правда, краткая и целомудренная. Режиссер самого романтического гей-фильма в истории кино «Мой личный штат Айдахо» (1991), в 1997-м он заработал кучу денег на успешном, стопроцентно американском «Умнице Уилле Хантинге», хотя руководило им не желание вписаться в истеблишмент, а благое намерение покровительствовать эфебам: дружки Мэтт Деймон и Бен Аффлек, тогда сценаристы-любители, получили с фильмом путевку в жизнь. Свалившееся на него богатство Ван Сэнт придумал тратить на некоммерческие кинопроекты про то, что интересно; а интересны ему, если кто помнит наше прошлогоднее интервью с режиссером: а) сверхдлинные планы Белы Тарра и Тарковского («Нужно дать кадру умереть по собственной воле»), б) структурализм («Киноязык, как и любой другой язык, — орудие диктатуры; я ищу в нем слабые места, чтобы сделать пробоину в диктате языка и так урвать у него хотя бы минуту полной свободы») и в) молодые лица. Потому что смерть, тема и объект наблюдения в «Слоне», — бомба с часовым механизмом, подброшенная в каждое тело, и с молодой кожей она составляет особенно зловещий контраст.
В прошлом году я назвал «Джерри» самым актуальным фильмом года наряду с «Необратимостью». «Слона» с «Необратимостью» роднит не только манера снимать одним планом 5-10-минутные эпизоды, следя камерой за героями, преодолевающими лабиринты коридоров, но и смысл: жизнь прерывается в одночасье, наши планы, заботы, намерения, наши грешность или праведность не имеют никакого отношения к траектории нашей смерти. Первая пуля, настигающая первую героиню, вылетает со стороны камеры, которая до этого отслеживала ее путь из раздевалки физкультурного зала через всю школу в библиотеку, наблюдая ее со спины; стоит девочке повернуться лицом к камере, пуля без промедления войдет ей в грудь. Смерть не ждет за углом, к которому мы следуем, — она ежесекундно дышит в затылок и выбирает момент для удара наугад.
Самый ангельский образ «Слона»: светлый юноша с той любовью в глазах, о которой пел Джордж Майкл в “Jesus to a Child”, рассматривает свежепроявленные пленки со снятыми им самим фотографиями. Целлулоидные оттиски — второй объект внимания сегодняшнего Ван Сэнта. Подобно Годару, он пытается «найти слабые места в киноязыке», отбрасывая на собственный фильм тени кинопредков. На поверхности «Слона», влажной от дождя, жухлой от палой листвы, льняной от белокурых прядей, играют отблески. «Психоза»: мальчик в душе за полупрозрачной шторой, его не убьют, но поцелуют — впервые в жизни; позже он сам застрелит друга, который его поцеловал. «Смерти в Венеции»: один из убийц-любовников соблазняет другого, играя на пианино бетховенское «К Элизе». «Долгих проводов»: очкастые девочки в гребнях и спортформах на переменке в школьном дворе; влажный зеленый пейзаж снят с оглядкой на Тарковского. И в то же время школьных фильмов ужасов «Крик» и «Я знаю, что вы сделали прошлым летом»: в сцене налета подростки поодиночке бродят по темным школьным коридорам, тревожно озираясь, шум дыхания выведен громче других на звуковой дорожке. Висконти и подростковый хоррор конца 90-х уживаются в пантеоне Ван Сэнта естественно, заставляя вспомнить Евтушенко: «Понял я, что тайно был причастен стольким людям сразу всех времен». И то и другое Ван Сэнт вспоминает с равной нежностью, ведь то, что сегодня кажется нам в кино обыденным, вульгарным и даже признаком деградации Голливуда, на глазах становится ностальгическим прошлым. Поколению «Крика» уже 25 лет, а фильмы, как и люди, увы, недолговечны.
При чем тут слон, спросите вы? Самое крупное земное млекопитающее появляется на пару секунд, в глубине кадра, в виде черно-белого рисунка, вырванного из учебника зоологии, который висит на стене в комнате мальчика-убийцы. Выбирая название, Ван Сэнт повел себя как Карлсон, который нарисовал лису и назвал картину «Мой любимый кролик». На вопрос Малыша, где же, собственно, кролик, Карлсон, если помните, ответил: «Лиса его съела». Вот об этом как раз и кино Ван Сэнта.