В композиции Виктора Рыжакова по мотивам пушкинских «Маленьких трагедий» все играют всех — пороки, по мысли режиссера, сосредоточены не в отдельных людях, а присущи каждому. У Константина Райкина в спектакле несколько ролей — и две сквозные: мастера, дающего ученикам урок актерского перевоплощения, и художника, наблюдающего за толпой. Человек, как считает Рыжаков, нынче все тот же, что и раньше, с той разницей, что у общества потребления не будет пира во время чумы: в грандиозном финале чума берет его на подступах к столу. «Маленькие трагедии» на «Золотой маске» борются за звание «Лучший спектакль большой формы».
Драматический |
Виктор Рыжаков |
Спектакль Виктора Рыжакова явно не предназначен любителям художественного слова: баюкающую слух гармонию стиха здесь остранили — устранили — разъяли алгеброй, разбавили мультимедиа и превратили классические тексты в остросовременное высказывание. Вместо того чтобы по традиции сыграть набор маленьких пьес, Рыжаков и его команда связали их в один сюжет. Из-за такта звучат строчки «Пира во время чумы» — здесь это не просто название, а предлагаемое обстоятельство, диагноз мира (в проекции над сценой угадывается карта современного города). Сначала разыгрываются все завязки, первая — «Скупой рыцарь». Несколько сыновей (студенты райкинского курса в Школе-студии МХАТ) перехватывают друг у друга текст, повторяя, зажевывая слова молодой гордыни. Барон (Константин Райкин), голый по пояс, стирает в золотом тазу что-то белоснежное, говорит о власти, которую дает спящее в сундуках богатство, воспаряет, полубезумный, — и натягивает свое сокровище, которое оказывается рваной майкой. Отцы и дети — здесь всем есть в чем друг друга обвинить: отцы не дают (жизненное пространство, сцену) принадлежащее по праву, нарушают ход времени; дети же, с точки зрения отцов, все как один — предатели. История о гении и злодействе превращается в историю первого ученика. Вот Сальери (Один Байрон, выпускник американского курса Школы-студии МХАТ с чистейшим русским произношением) стоит на столе в условном баре и заводит свою публику, выкрикивая пушкинский текст в микрофон с интонациями поп-певца. Это идеальный шоумен, легко овладевший классической школой, у которого начисто отсутствуют рецепторы, воспринимающие искусство. Моцарт (снова Константин Райкин) — нелепый старомодный старик в парике и камзоле, так сентиментально говорящий об искусстве и людях, что его остается только отравить в прямом эфире перед зрителями. В финале идет «Сцена из Фауста»: текст пробегает по экрану, под музыку Карла Орфа накрывается огромный стол для пира, за который садятся механические светские персонажи, гаснет и вспыхивает свет — и все они исчезли, унесенные чумой или временем. Только нетронутый стол блестит безжалостным стеклом и белизной.