У Елены Чижовой есть повесть о том, что, может, кому на Руси жить и хорошо, но только не женщине. Молодой режиссер Егор Перегудов увидел в повести интересную театральную задачу: совместить на сцене два плана — реальность и вымысел, и два времени — настоящее и индустриальные 1960-е. Алена Бабенко, соответственно, играет две роли — современную художницу и ее юную мать, которую опекают профком и соседки по коммуналке. В сказках этих старух оживают времена еще более стародавние.
Драматический |
16+ |
Егор Перегудов |
18 апреля 2011 |
3 часа, 1 антракт |
Молодой режиссер Егор Перегудов поставил на малой сцене занятно придуманный, но довольно занудный спектакль по современной прозе. Конец пятидесятых: в Ленинград из деревни в поисках счастья и работы приезжает молодая Тонька — и скоро рожает ребенка от парня, которого видела один раз в жизни и много раз потом в своих снах. Ребенка растят три старухи, соседки по общежитию, — у каждой своя история и своя сказка для девочки. Сон Тоньки, в котором она обещает свою жизнь мертвецам в обмен на голос для дочери (ей скоро в школу, а она еще не говорит), кажется еще одной сказкой. Но время спустя она действительно умирает. А девочка, когда выросла, заговорила и стала художницей, и все происходящее на сцене является ее воспоминанием.
Понятно, чем эта ничем не выдающаяся проза могла привлечь режиссера: она предлагает постановщику интересную задачу — сочетать на сцене три реальности. И Перегудов придумал ход. Вдоль задней стены тянется длинный балкон. Низ он отводит под убогий советский быт, верх — для сказок, снов и, так сказать, художественного творчества. Верхняя часть стены служит экраном — туда проецируются анимационные картины, которые создаются внизу на обеденном столе: когда с него сдергивают скатерть, он оказывается засыпанным песком-проектором. Старухи рассказывают сказки, ворошат песок руками, а на экране возникают причудливые картины. Это следует так понимать, что живопись художницы насквозь пропитана детскими впечатлениями.
Проблемы две. Режиссер — большой выдумщик (всего не перечесть), но неопытный рассказчик. Театральный нарратив то и дело пробуксовывает, когда он дает старушкам повспоминать о былом, вплоть до крепостного права. Но что важнее — он не выдерживает правил игры, которые сам же и устанавливает. Он играет в театр представления: на балконе перкуссионист вызванивает церковные звоны на крышках бидонов, машет веревкой, которая воет как ветер, и просыпает резаную бумагу, изображающую снег; актеры лукаво зябнут под этим снегом и исполняют роли, участливо поглядывая на своих персонажей как бы со стороны. В такого рода театре между актером и персонажем большая дистанция, а самый легкий путь к дистанции — это играть молодым стариков, красивым — уродов, уравновешенным — взбалмошных. Представление может быть грубым, а может быть акварельным — таким театром нас избаловали Петр Фоменко и Сергей Женовач, у которого Егор Перегудов и учился. В его спектакле забавно наблюдать, как Алена Бабенко играет деревенщину, а Сергей Гирин — нелепого жениха. Но роли старух достались актрисам, у которых между собой и персонажем мышь не проскочит. И режиссеру абсолютно нечего им предложить в качестве дистанции. В результате бедные актрисы выпячивают одно из собственных качеств: одна пищит, другая басит, третья манерничает. Даже не буду называть их имена — это список пострадавших.