Фильм

Я помчусь как бешеный конь

Самый символически сложный фильм из всей трилогии Аррабаля. По крайней мере, именно в нем трудней всего, как кажется, рассмотреть связный сюжет, на который автору, впрочем, глубоко плевать. Но, попробуем уловить. Полный аллюзий, отсылок и намеков рассказ повествует о судьбе мальчика, с которым зритель мог познакомиться в фильме «Да здравствует смерть!», первой картине Аррабаля. Итак, мальчик, которого тут зовут не Фандо, а Аден, но это не так уж важно, убивает свою мать, которая склоняла его к инцесту, и убегает в пустыню. Там, в глубине безжизненных просторов, находясь на самой грани не только сознания, но и существования, он встречает странного, но великого человека Марвеля, неуклюжего внешне, но абсолютно всесильного в своем мире. А вот в городе, в цивилизации, утерявшей Бога, его сила заканчивается и тут ему приходит на помощь Аден. Цивилизация, впрочем, уже рухнула – все ходят, а точней, сношаются, в противогазах. И именно там Аден находит финал своего метафизического пути.

«Я поскачу, как бешеный конь» - пожалуй, самый сильный не только визуально, но и символически, фильм. Автор постарался охватить гораздо более серьезные аспекты, чем привычная агрессия, направленная на жестокость фашистских правительств и двуличность представителей Церкви. Фандо-Аден на этот раз проваливается сквозь грань реальности, пространства и времени, как это сделает герой фильма Ходоровски «Крот», который шел по следам своего друга. И там встречает существо сравнимое с Богом. Особо однозначных выводов делать не стоит, это зависит же от точки зрения и трактовки, но разворачивающиеся события и их отголоски в истории главного героя, подталкивают именно к таким идеям.

Вообще, буквально воспринимать увиденное в фильмах Аррабаля, тем более в «Я поскачу, как бешеный конь», не стоит. Конечно, секс в его творчестве не обозначает половые отношения, равно как и каннибализм – поедание человеческой плоти. Единственное, что у него реально – это фашизм, ибо слишком глубоко и сильно сидит в авторе боль, порожденная свидетельством зверств и бесчинств. Все остальное – символы, некоторые из которых считываются чуть более легко, другие – при приложении определенных знаний, исследований и размышлений. Убийство матери в совокупности с пустыней – как раз то самое путешествие в мир чувственный, мир подсознания и архетипов. Да и сама пустыня – это именно поле внутреннее, глубоко запрятанное где-то в подсознании.

Неожиданно глубокими оказываются темы, которые Аррабаль поднимает в отношении религии. Уже в «Дереве Герники» он вернется к довольно прямолинейному обвинению, каким-то детским нападкам, неприятным скорее в своем вероломстве и грубости, а-то и глупости, чем в точности. Но тут действительно появляется пища для размышлений и достойные высказывания идеи самого автора, касающиеся уже не политико-социальной роли Религии в современном обществе, а ее символической стороны. Марвель снимает Иисуса Христа с креста и тот улыбается. Возможно, режиссер так призывает прекратить мучать Христа. И в этом он разительно отличается от Бунюэля, с которым у «паников» было общего более чем достаточно.

Причем, даже в своем финале, символически-трагическом, Фандо-Аден продолжает свой пути, переносясь на совсем иной понятийный уровень, погружаясь в то Совершенное, Всемогущее и бесконечно Доброе, сливаясь с Ним, становясь, возможно, одним целым. Проваливается и возносится туда, где нет места не то, что словам – образам. Опускает руки и сам автор, не в бессилии, не в унынии. Он проводил своего героя. Он проводил самого себя к неведомым границам, где путь продолжится, о, да. Вопреки тому, что Аден мертв. Он пустился на поиски своего отца, но нашел себя. Впрочем, в некотором смысле, это не одно и то же ли?