Драматический |
18+ |
Александр Морфов |
3 часа 30 минут |
Пьесы «Ваал» нет ни в одном собрании сочинений Брехта, изданном в России. Потому что того Брехта, который придумал житие Ваала, выдающегося поэта и в то же время последнего подонка, алкоголика и развратника, в России не знают. Нам знаком Брехт — убежденный социалист и антифашист, изобретатель одной из четырех ныне действующих театральных систем, театра отчуждения. Его портрет висел в мятежной любимовской «Таганке» рядом с портретом Мейерхольда. Его некрасивое асимметричное лицо с птичьим носом, круглыми очками, слишком короткой челочкой вчеканилось в память. И лицо это казалось лицом совершенного аскета. «Ваала» же написал двадцатилетний эпикуреец, недавний гимназист, демонстрирующий презрение к мещанским запретам и ценностям. Отец Брехта — буржуа средней руки — называл сына молодым бычком и журил за бесконечные «бабьи истории», а пуританка-матушка и вовсе окрестила «порнографистом» за откровенные стишки об отношениях полов. Текст «Ваала» (1918) тошнотворен: женщины дрожат от страсти к заглавному персонажу, теряют в его объятьях девственность и мужей, беременеют, а потом рыдают и топятся. При этом все — и женщины, и мужчины — продолжают любить похотливого борова, потому что он еще и поэт. Воспринимать это произведение как полноценную драму сложно. По сути это не пьеса, а характерный жест — выставленный средний палец — в адрес прошлых, гимназических, учителей и клятва верности новым: Ницше, «проклятым поэтам», Золя.
Главный приглашенный режиссер Комиссаржевки болгарин Александр Морфов благоразумно решил не ставить «Ваала» целиком и к брехтовскому тексту отнесся как к сценарию итальянской масочной комедии, то есть использовал его как канву для актерской импровизации. Морфов изменил профессию главного героя, превратив его из поэта в рок-музыканта. На сцене играет собранная из актеров театра рок-группа — инструменты настоящие, поют вживую, оглушают нешуточно. Лидер — артист Александр Баргман, морфовский Дон Жуан, а теперь вот Ваал, по мнению Морфова, прямой наследник грешников-мучеников Джима Моррисона и Джими Хендрикса. Баргман — Ваал носит темные очки и перчатки с обрезанными пальцами, заливает сцену шампанским, забрасывает пивными банками. Когда он бодро запевает «Слоников» Науменко и когда рычит про то, что у него открылись старые раны (узнав, что девочка, которую он поимел пару часов назад, утопилась), то вызывает исключительно животные ассоциации. Этого Ваала мочалит оскорбленный муж (Александр Большаков), сверлит отчаянными глазками раздавленный идолопоклонник (Родион Приходько), умоляет хоть о собачьей доле рядом с ним беременная девушка (Елена Андреева) — а он продолжает чувствовать себя как невозмутимая свинья, которая нежится после дождя в теплой луже. Даже когда герой подыхает в переходе метро вонючим бомжом, он умудряется сделать это с какой-то животной легкостью.
Когда-то артист Баргман и в самом деле владел стилем трагической буффонады — причем едва ли не единственный в городе. Теперь он играет в без малого двадцати спектаклях и подвизается на телевидении, и потому до минимума ограничил набор ингредиентов для изготовления ролей. Баргман ловко втюхивает публике драматический фаст-фуд — нечто среднее между капустником и stand-up comedy — и сохраняет полный нейтралитет по отношению ко всему, что происходит на сцене. Не думаю, что Морфов мечтал о таком результате, но вышел у него именно юношеский протестантский выкрик: вот, мол, как можно, оказывается, ставить спектакли, с пофигистским задором рассуждая о сексе, музыке и смерти. Если в «Дон Жуане» Морфов подбрасывал публике анекдоты с желчью, выяснял отношения с создателем, то в «Ваале», кажется, сводит счеты с какими-то давними учителями, уверявшими, что театр — дело глубокомысленное.