Британский дипломат-мечтатель Боб Конвей (Колман) в весьма пестрой компании спасается из рычащего революцией Китая на последнем самолете. После вынужденной посадки в горах Тибета беглецы заветными тропами попадают в Шангри-Ла — обитель мира и гармонии, волшебную страну вечной молодости и эзотерических знаний.
Приключение |
0+ |
Фрэнк Капра |
18 февраля 1937 |
2 часа 12 минут |
Британский дипломат-мечтатель Боб Конвей (Колман) в весьма пестрой компании спасается из рычащего революцией Китая на последнем самолете. После вынужденной посадки в горах Тибета беглецы заветными тропами попадают в Шангри-Ла — обитель мира и гармонии, волшебную страну вечной молодости и эзотерических знаний.
Пока не в меру любознательные эсэсовцы прочесывали настоящие Гималаи в поисках артефактов, дарующих мировое господство, на Columbia Pictures выстроили, вложив в это половину годового бюджета, свою собственную Шамбалу — бутафорский оазис в стиле ар-деко, полный висячих садов и мраморных статуй, нимало не стремящийся к археологической достоверности, но полностью отвечающий представлениям оправляющегося от Великой депрессии среднего американца о рае на земле. Вышло нечто среднее между флоридским гольф-клубом и санаторием ВЦСПС, где роль массовиков-затейников исполняли загримированные под монахов и лам голливудские звезды, важно изрекающие примиренческие максимы. Но именно такой лубочно-идеалистический подход обеспечил картине два «Оскара», отличные кассовые сборы и необъяснимо трогательную достоверность. Редкий пример по-настоящему удачной утопической фантастики, фильм Капры и сам чуть было не был утерян и вернулся на экраны в относительно первозданном виде только после реставрации в 1980-м, став заменой намеченному как раз на тот год, но так и не наступившему коммунизму.
Высокобюджетный и необычно приключенческий по меркам Капры фильм о далекой и загадочной стране Шангри-ла. Начинается приключение героев в китайском городе, осажденном войсками. Британские подданные спешно покидают страну. В том числе и дипломат Роберт Конвей (Рональд Колман). Однако в самолет пробирается китайский пилот, который ведет самолет совсем в другую сторону. Это замечает брат дипломата Джордж (Джон Говард), но как-то повлиять на запершегося в кабине пилота сложно. Чтобы совсем не заскучать, один из пассажиров – палеонтолог Ловетт (Эдвард Эверетт Хортон) показывает всем какую-то доисторическую кость. Он даже не предполагает, что вскоре все они попадут в землю, помнящую те старые времена, когда обладатели подобных костей бродили по земле. Самолет падает, и выживших подбирают странные люди, которые приводят всех в Шангри-ла, страну, где одна из пассажирок Сондра (Джейн Уайатт) не только вылечивается от болезни, но и перестает стареть. Все в этом месте чудесно. Люди не знают денег и войн, не стареют, и живут в согласии, в ожидании времен, когда их учения могут быть распространены по планете. Впрочем, наличие богатств, а также чужаков, которые менее равнодушны к оным, ставит под угрозу существование страны.
Разочаровывающий фильм, который после успешной ленты «Мистер Дидс едет в город» стал ведром холодной воды на головы поклонников. В основе работы лежит произведение Хилтона. Капра пересказал его начальству студии «Columbia» и те выделили внушительный бюджет, особо в детали не вдаваясь. Книгу открыл для всех Роберт Рискин, он же написал и сценарий к фильму. Снимали очень долго, работали по ночам, но все равно превысили на месяц запланированное расписание, проведя в общей сложности больше сотни суток. Снежные сцены и планы гор делали под Лос-Анжелесом. Причем снег делали искусственный. Гималаи в фильме тоже присутствуют, впрочем, однако в виде документальной съемки – на натуру съемочная группа туда не выезжала. «Шангри-лу» выстроили на студийных задворках, что тоже стоило больших денег. А тибетские деревни пришлось снимать, арендуя павильоны MGM.
Фильм работает вхолостую практически во всех своих составляющих. К истории теряется интерес примерно к середине рассказа. Артисты вроде играют что-то там, но то ли сами не понимают, что играть, то ли их персонажи прописаны не столь замечательно. Импровизации, привычной для картин Капры того времени, как таковой нет вообще. Да, декорации и планы созданы потрясающе, но если бы на их фоне еще и происходило бы что-то осмысленное, вместо этих бесконечных скучных обсуждений политической картины мира и анализа всех существующих философских учений, было бы лучше. Темп повествования сбивается просто постоянно, узнаваемого ровного нарратива просто нет, вместо них – рывки, прыжки и постоянные провисания. Смотреть может и интересно, но постоянно нужно быть сосредоточенным. И вновь – просто не верится, что все это вышло под именем Капры.
Капра превратился в одержимого перфекциониста, снимая дубль за дублем, меняя углы и положения. Количество пленки, которой ушло на все это, было просто потрясающе огромным. Пока режиссер снимал свой «шедевр», боссы просто сходили с ума – все мыслимые границы уже были пройдены. После того, как он потратил несколько месяцев, сражаясь с монтажом, пришел Гарри Кон и порезал фильм, вопреки протестам режиссера. Сам Капра после этого сильно возмущался и рассказывал, что его «независимость» оказалась относительной и работала до тех пор, пока его работы приносили деньги и успех. Все это, кстати, попало в советские газеты, на радость коммунистам. Причем Кон как раз прилично покроил картину в то время, пока Капра летал в СССР.
В итоге фильм оказался очень тяжелым в плане финансовых вложений. Капра превысил бюджет на треть и потратил более двух миллионов, что по меркам Голивуда 30-х годов для студии уровня «Columbia», которые тогда только набирали силу, было просто огромными деньгами. Потребовалось около пяти лет, чтобы брешь, проделанная этой картиной, затянулась. Но отношения между самим Капрой и главой «Columbia» Гарри Коном резко испортились. Равно как и с Робертом Рискиным, который не был удовлетворен общим эстетическим результатом. Герои постепенно лишать своего облика, мотивации, пропадали на фоне богатых декораций. Философские абстракции затягивали драматическое полотно, превращая его в какие-то утопические, прото-нью-эйджевские зарисовки, в которых сложно было найти что-то внятное. Картинка и амбиции затмили смысл и то, чем, собственно, славились фильмы Капры и Рискина – человеческое тепло. Если самые репрезентативные работы Капры были «живыми», этот фильм таким похвастаться не может.